Поэма —
крупное стихотворное произведение с повествовательным или лирическим сюжетом.
Известно много жанровых разновидностей поэм: героическая, дидактическая,
сатирическая, историческая, лирико-драматическая и др.
Существует
много различных мнений критиков насчет жанровой принадлежности «Руслана и
Людмилы». Критик Е. А. Маймин писал, что «по своему жанру «Руслан и Людмила» —
шуточная и ироническая поэма-сказка». «В литературе о Пушкине, — считает Б.
Бурсов, — достаточно выяснен вопрос о том, что в «Руслане и Людмиле», по своему
жанру близкой одновременно и сказке, и исторической поэме, явно преобладает
исторический интерес над сказочным…».
На мой взгляд,
«Руслан и Людмила» — оригинальное произведение, в котором черты волшебной
сказки пересекаются с реальными историческими событиями.
Сюжет поэмы —
сказочный, в нем все дышит молодостью и здоровьем, печальное — не печально, а
страшное — не страшно, потому что печаль легко превращается в радость, а страшное
становится смешным.
Похищение
невесты, ее поиски, мотив соперничества, пребывание героини в заколдованном
царстве, совершение подвигов для ее спасения, счастливый конец — все это похоже
на сказку. Но по ходу повествования, внутри сюжета, происходит постоянное
столкновение сказочного и самого обыденного, фантастического и бытового.
Колдунья оказывается не только злой, но и жалкой старухой, свирепый чародей
Черномор — немощным стариком.
Торжество
правды над коварством, злобой и насилием — вот содержание поэмы. «Руслан и
Людмила» — только сказка, с обычным в сказках резким противопоставлением добрых
и злых персонажей и со счастливой развязкой.
Картины боевые
чередуются с мирными, веселые и смешные с мрачными и страшными. Сочетание их
приобретает иногда резко контрастный характер. В поэмах Пушкина действует тот
же закон контрастов, что и в его лирике. Вот нежная, трепетная сцена брачной
ночи. Стих льется плавно и певуче:
Вы слышите ль влюбленный шепот,
И поцелуев сладкий звук,
И прерывающийся ропот
Последней робости?..
(Песнь первая)
И вдруг резкий
переход к страшному и таинственному. Внезапность события подчеркивается
переносами и темпом стиха; идут быстрые, обрывистые фразы:
... Супруг
Восторги чувствует заране;
вот они настали...
Вдруг
Гром грянул, свет блеснул в тумане,
Лампада гаснет, дым бежит,
Кругом все смерклось, все дрожит,
И замерла душа в Руслане...
Все смолкло. В грозной тишине
Раздался дважды голос странный,
И кто-то в дымной глубине
Взвился чернее мглы туманной...
(Там же)
Или:
В то время доблестный Фарлаф,
Все утро сладко продремав,
Укрывшись от лучей полдневных,
У ручейка, наедине,
Для подкрепленья сил душевных,
Обедал в мирной тишине.
Как вдруг он видит: кто-то в поле,
Как буря, мчится на коне;
И, времени не тратя боле,
Фарлаф, покинув свой обед,
Копье, кольчугу, шлем, перчатки,
Вскочил в седло и без оглядки
Летит — а тот за ним вослед.
(Песнь вторая)
К чертам
исторической поэмы относятся имена, которые восходят к «Истории государства
Российского» Карамзина (Рогдай, Фарлаф), и описание реальных исторических
событий.
В шестой песне
поэма наиболее приближается к историческому повествованию: осада Киева
печенегами уже представляет собой художественное преображение научного
источника.
Тон поэмы в
шестой песне заметно меняется. Фантастику сменяет история. Сады Черномора
заслонены подлинной картиной стольного города перед приступом неприятеля:
…Киевляне
Толпятся на стене градской
И видят: в утреннем тумане
Шатры белеют за рекой,
Щиты, как зарево блистают;
В полях наездники мелькают,
Вдали подъемля черный прах;
Идут походные телеги,
Костры пылают на холмах.
Беда: восстали печенеги!
Это уже
достоверное и точное описание войны X века с ее вооружением, тактикой и даже
средствами сообщения. Это уже начало исторического реализма.
Со сказкой и
историей тесно соседствует ирония. Автор не стесняется подшучивать над своей
героиней даже в самые трагические для нее минуты. Она плачет, однако «не сводит
взора» с зеркала; решила утопиться — и не утопилась; говорит, что не станет
есть, — а затем «подумала — и стала кушать». Шутки нисколько не нарушают
лирического образа героини — напротив, они придают ему «милый» характер.
Рогдай в поэме
говорит Фарлафу: «Презренный, дай себя догнать! Дай голову с тебя сорвать!»
Сцена борьбы
Людмилы с Черномором изображается так:
Уж он приблизился: тогда,
Княжна с постели соскочила,
Седого карлу за колпак
Рукою быстрой ухватила,
Дрожащий занесла кулак
И в страхе завизжала так,
Что всех арапов оглушила.
«Поэма не
только иронична в своей основе, — писал Слонимский, — но в ней заметен сильный
элемент пародийности. Одно, впрочем, связано с другим. Людмила, например,
одновременно и сказочная героиня, и современная, живая, во плоти и крови,
девушка-женщина. Она и героиня, и прелестная, остроумная пародия на героиню. То
же в большей или меньшей степени — и с другими героями. Пушкин весело смеется
над своими героями, над читателем, над самим собой…». Ирония автора
распространяется даже на замысел поэмы, иронически и шутливо он обыгрывает сам
сюжет поэмы:
Я каждый день, восстав от сна,
Благодарю сердечно бога
За то, что в наши времена
Волшебников не так уж много.
К тому же — честь и слава им!
— Женитьбы наши безопасны...
Их замыслы не так ужасны
Мужьям, девицам молодым.
(Песнь четвертая)
Также в «Руслане
и Людмиле» присутствуют черты романтической поэмы: необычный герой — витязь, у
которого нет прошлого, необычное место — действие происходит то в историческом
событии, то в сказке.
«Это была
поэма «лиро-эпическая», или, другими словами, романтическая, потому что
внесение в эпос лирического элемента само по себе, — писал А. Слонимский, —
было уже фактом романтического значения. Но пушкинский романтизм был особого
свойства. Это был не абстрактный романтизм Жуковского, уводивший в надзвездные
сферы, а романтизм молодости, здоровья и силы, романтизм, в котором были уже
реалистические задатки. Даже уносясь на «крыльях вымысла», Пушкин не забывал о
земле. Действительность постоянно напоминала о себе, прорываясь сквозь
фантастическую ткань рассказа в виде лирических и автобиографических
отступлений и авторских оценок лиц и событий… В «Руслане» не было еще — и в
этом прав Белинский —полного романтизма, проникающего всю ткань произведения,
это был только шаг к романтизму. Но там, где авторская лирика вступала в свои
права, появлялись островками свежие, вновь найденные романтические картины,
звучала легкая музыка романтизма. Фантастическое проводится через живое
восприятие — через зрительные, звуковые и моторные ощущения — и тем самым
становится почти что реальностью…».
|